Эталонной «позолоченной» наследницей была Консуэло Вандербильт — дочь Уилли и Альвы; в ноябре 1895 года, в возрасте 18 лет, она вышла замуж за девятого графа Мальборо. Самая зрелищная и пышная свадьба из всех, которые когда-либо видел Нью-Йорк, возбуждала чрезвычайное любопытство жителей города. Сама Консуэло, утонченная и образованная, обладавшая грациозной фигурой и лебединой шеей, являлась воплощением «денежной красоты». Помолвка пары подавалась как всеамериканская сказка, подтверждавшая успех и жизненную силу Нового Света. Самый завидный жених из английских лордов выбрал себе в невесты самую востребованную наследницу Америки. В действительности этот союз был обычной сделкой между деньгами и титулами, в которой невеста стала пешкой в партии ее матери, жаждущей возвеличиться.
Празднования, которые начались с объявления о помолвке в сентябре, вызвали огромную волну всеобщего внимания. Оно подпитывалось Альвой Вандербильт, которая сообщила прессе подробности о свадебном платье (сшитом из кремового и белого атласа, со шлейфом длиной 15 футов и стоимостью 6720 долларов), о подружках невесты и списке приглашенных. Более того, образцы приданого были доставлены в офисы журнала Vogue. Много лет спустя Консуэло лукаво заявляла, что не желала огласки и страдала от назойливости прессы: «Репортеры звонили беспрерывно, боясь упустить любую крупицу новостей… но мало что получали». И поэтому, заявляла Консуэло, журналисты сами изобретали факты, скармливая их жадным до сенсаций читателям. «К своему изумлению я прочла, что застежки моих подвязок — золотые с бриллиантами, и задумалась о том, как же мне загладить такие пошлости», — писала она. Неясно, что ей казалось более пошлым: публичный рассказ о ее нижнем белье или предположение о том, что она балует себя сногсшибательной роскошью. В день свадьбы тысячи восторженных зевак толпились на улицах, махали платками и громко приветствовали жениха и невесту. Однако Консуэло вспоминала, что выход из церкви был не самым приятным моментом: «толпа хлынула к нам, женщины пытались выхватить цветы из моего букета. Слышались слабые возгласы одобрения и менее дружелюбные остроты». Хотя в Америке к богачам относились с большей симпатией, чем в других странах, народ всегда завидовал им и часто относился к ним с неприязнью.
В отличие от Соединенных Штатов или Франции, в Англии высшее общество всегда было тесно связано с политикой: предполагалось, что выдающиеся политики играли важную роль в обществе в целом. Расписание светского сезона, его скачек, парусных регат и т.д. зависело от парламентского календаря. Легкомысленность некоторых событий не была самоцелью, а уравновешивала серьезные функции света, заведующего, в частности, рынком женихов и невест. Однако в 1890-х годах эти два мира разошлись — теперь высшим обществом руководила не политика, а потребление, пресса и социальное соперничество.
Так произошел знаменательный подъем того явления, которое Уолтер Бэджет назвал «театральным представлением общества». Вместо чванливых ритуалов проводились блестящие мероприятия, которые соответствовали не только порядкам и привычкам элиты, но и более широкому спросу общества на спектакль. На этой сцене титулованные и влиятельные люди играли заметные, но необязательно ведущие роли. «Хорошее платье более не носили лишь при дворе или в частном кругу избранных; теперь его показывали на виду у всех, настолько публично, насколько это было возможно», — писал историк моды Джеймс Лавер. «Что за странный фокус, превращающий людей определенного сорта в выдающихся личностей, да таких известных, что их внешность знакома жене банковского клерка, а их поступкам завидует дочь химика в Саут-Кенсингтоне!» — насмехается персонаж «Эдвардианцев».
