В XIX веке возникла идея метрополиса как места событий, места более насыщенной жизни. В результате появлялись особые нарративы о городе, вымышленные полностью или частично. Один из самых ранних и самых успешных примеров — персонажи Пирса Игана Том и Джери (исторические предшественники мультипликационных кота и мыши). С 1821 года Иган выпускал журнал «Жизнь в Лондоне» и изначально намеревался сбывать сказки о лондонской жизни в провинции: «Если лондонцы жадны до книг о деревне и уличном времяпрепровождении, то почему бы провинциалам и даже кокни не гореть желанием узнать о жизни в Лондоне?».
В этих историях Том Коринфиан (Коринфянин), городской денди, и его кузен-провинциал Джерри Хоторн (Боярышник) — франты эпохи Регентства, которые развлекаются в канонических заведениях Мейфэра и мотаются по барам в пассаже «Берлингтон»; они ввязываются в передряги, и их непреодолимо влечет в игорные дома. Эти истории, проиллюстрированные Джорджем Крукшенком, имели огромный успех и даже привлекли внимание Георга IV, которому и были посвящены. В приключениях гуляк Тома и Джерри постоянно встречались узнаваемые люди, улицы и пивные. Вступительная песенка в сценической адаптации «Жизни Лондона» чествовала английскую столицу как «удалое место… где последний крик моды — новизна». Как и в городских драмах, большой акцент в этой постановке ставился на внешности. «Мужчина должен выглядеть джентльменом, и это по крайней мере», — заявлял Том. «Мы должны принять стиль, если у нас его нет».
Представление было таким успешным, что за ним последовало множество подражаний. Другие авторы имитировали структуру работы Игана, среди них был и Бернард Блэкмантл, чей «Английский шпион» предназначался читателям романов «серебряной вилки» и заключал в себе еще больше эпизодов из жизни высшего света, более наблюдательно описанных. Такой успех подтвердил, что Лондон являлся настолько же воображаемым местом, насколько и реальным, и что фантазии о лондонской жизни часто давали людям повод считать город местом приключений и наслаждений, где модные места и люди доступны каждому, как бедные притоны.
Сплетни о светских людях — хлеб насущный желтых газет — уступили место более приемлемым репортажам об актерах и театральных событиях. Усиление добропорядочности вылилось в то, что теперь ношу греховных фантазий общества нес на себе мир представлений. Чарлз Диккенс писал в 1839 году, что «театральная противоположность» стала общей валютой в Лондоне, который был наполнен честолюбцами, желавшими изменить свое социальное положение.
С театра началось восхождение к славе и известности многих людей. Например, Мэри Робинсон, которая стала знаменитой после краткой связи с принцем Уэльским: она появлялась на сцене и была иконой моды, профессиональной красавицей, королевской любовницей и писательницей. Людям вроде нее и Браммелла, обязанным частью своей славы близким отношениям с членами королевской семьи, столица — ее сады развлечений, театры, салоны и светские собрания — служила большой сценой. Робинсон мастерски манипулировала общественным мнением, снова и снова изобретая себя. Она была гламурной и вызывала восхищение, ее часто видели в превосходных экипажах. Для прессы продолжающаяся история ее интимной жизни была общественным достоянием. Робинсон одной из первых поняла и использовала ценность известности.
