Хотя артистки-куртизанки и актрисы часто мастерски умели «моделировать» и рекламировать себя, в создании образов им часто требовалась помощь профессионалов. В эпоху Регентства важнейшую роль в создании языка обольщения сыграл сэр Томас Лоуренс — в первую очередь это касается актрис, таких как миссис Сиддонс и Элизабет Фаррен. Его портрет, на котором Фаррен изображена на свежем воздухе, был шедевром кокетства: голова улыбающейся и сексуальной женщины игриво повернута, она — одновременно объект желаний и свободный от забот человек. Во второй половине XIX века модельер Чарльз Фредерик Ворт и его последователи Пакен, Дусе и Пуаре; художники, в том числе Болдини, Эллё и Сарджент; и позже фотографы — все создавали техники, которые не зависели от моделей. Они создавали гламур как структуру и как систему. Иногда работая в сотрудничестве (художники часто одалживали одеяния у модельеров), они сочетали обольщение роскошью с позами, положениями тел и взглядами — эти приемы можно было применить к любому человеку и таким образом придать ему особый блеск, сделать его соблазнительным. Болдини часто рисовал неизвестных проституток, эротичность его живописи вдохновлялась знакомством с миром коммерческого секса. Обычно все артистки выбирали стиль, отмеченный вычурным излишеством, с более броскими драгоценностями, с более тяжелыми духами, более кричащими цветами и более откровенными платьями, чем у дам высшего света. Они также обильно пользовались косметикой, стараясь сделать себя ярче и привлекательнее — добропорядочным дамам краситься запрещалось, нормой для них были скромность и простота стиля.
Артистки-куртизанки хвастались своими связями с членами королевских семей, околдованные аурой гламурного греха не меньше, чем простые люди. В число поклонников Отеро входили как минимум пять тогдашних или будущих монархов: германский император Вильгельм II, английский король Эдуард VII, российский император Николай II, испанский король Альфонс XIII и принц Монако Альберт. Некоторые из них встретились с Отеро, когда она была на гастролях, другие — в Париже. Не стоит и говорить, что сплетни об этих связях не утихали, слава Отеро росла и легенды о ее красоте множились. Сказки и слухи воспламеняли воображение публики и создавали вокруг главных персонажей Belle Epoque легенды о грехе, красоте и бесстрашии.
Де Мерод прославилась во многом потому, что вскружила голову королю Бельгии Леопольду II. В отличие от д’Алансон, которая принимала и его щедрые подарки, и его любовные заигрывания, де Мерод не отказывалась от подношений, но отвергала попытки сблизиться. И все же его ухаживания стали известны всем, и злые языки прозвали монарха-неудачника Клеопольдом, а де Мерод постоянно выставляли кокоткой. В старости танцовщица не раз отрицала, что состояла с Леопольдом в любовной связи, и даже судилась с Симоной де Бовуар (которая выплатила ей символическую компенсацию в 1 франк) из-за того, что писательница назвала ее величайшей гетерой в книге «Второй пол». В свою поддержку де Мерод могла бы процитировать «роман с ключом» Де Пужи, озаглавленный «Чувства мадемуазель де ла Бринг», в котором фигурировала некая мадемуазель Мео де ла Кле, «олицетворяющая любовь, не занимаясь ей». И все же мало кто верил, что де Мерод не была куртизанкой, несмотря на ее сдержанную элегантность и прошлое в классическом балете. Люди предпочитали воображать, что она доступна. Кроме того, она позволяла себе жесты, напоминающие поведение куртизанки. Когда в 1896 году скульптор Жан Фальгьер выставил великолепную статую обнаженной танцовщицы, очень похожую на де Мерод, та заявила, что позировала лишь для головы.
